Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться… Хроника идущей войны
— А тебя не раздражает, когда говорят, что ты же вот рыжий, ты же коми…
— Пусть говорят, что угодно. Я сделал для русского народа больше, чем тот, кто обладает стопроцентной русской кровью. А трепать языком может любой. Где все эти люди?
Я оглянулся по сторонам.
Этих людей действительно нигде не было.
То, что Захарченко — тоже в некотором роде националист, я выяснил при забавных обстоятельствах.
Мы возвращались ночью с «передка», обстрел мог начаться в любую минуту, поэтому охрана торопилась; я в темноте заскочил в первый попавшийся джип — из тех трёх, на которых мы сюда приехали. И сидел сзади, ровно за водителем.
Минут через десять, когда мы уже заехали в город, и вероятность того, что нашу колонну накроют, существенно снизилась, водитель вдруг спросил у меня:
— Захар, напомни слово, когда одна нация не недолюбливает другую, или даже не какую-то конкретную, а просто все остальные…
— Ксенофобия, — ответил я, подумав, что водителя не узнаю по голосу; да и вообще охрана Захарченко не расположена к общению: всякого человека, который проводит у главы много времени, они воспринимают как потенциальную угрозу. Не то, чтоб я сам по себе был угрозой — просто появление некоторых людей вблизи Захарченко иногда сопровождается резким изменением его планов. Например, сегодня на «передовую» мы поехали спонтанно.
— Да, точно: ксенофобия, — сказал водитель. — Надо сделать ксенофобию государственной идеологией.
Тут я, наконец, понял, что Захарченко по своей привычке снова сел за руль, и разговариваю я с ним; причём глава республики, с позволения сказать, валяет дурака.
В силу того, хотя бы, что на днях он посещал им же санкционированный международный праздник кухни всех народов, живущих на территории ДНР, — оказалось, что как минимум полтора десятка национальностей тут живёт. После этого ещё и заходили в ресторан, где обслуживают, разговаривая исключительно на украинском языке. Захарченко, узнав о таком новшестве, пожал плечами. Кажется, эта идея ему не очень понравилась; но если людям так захотелось — недосуг мешать, пусть делают, что хотят.
Украинский язык в ДНР, если кто не знает, имеет статус второго государственного.
— А если серьёзно — ты какой идеологии придерживаешься? — спросил я водителя, хотя видел, что Захарченко был не в настроении говорить серьёзно; кажется, не я первый заметил, что нахождение на передовой всегда существенно улучшает его — впрочем, и так более чем устойчивое — настроение; так что он, в подробности не вдаваясь, сказал:
— Если выбирать наиболее близкую… то я монархист.
— Александр Владимирович, — удивился я, — послушай, ты говоришь, что монархист, но при этом ты национализируешь все крупнейшие предприятия, строишь то, что называется «социально-ориентированной политикой», свободному рынку и местной буржуазии достаточно агрессивно не доверяешь, предпочитая плановую экономику и вообще авторитарные экономические механизмы… Ты, по сути, «левак», «социалист». А говоришь про монархизм.
Захарченко отнёсся к моим эскападам снисходительно и спорить не стал.
Однако на следующее утро та же тема вновь заявила о себе.
Похоже, Захарченко давно об этом думал. С утра глава молодой страны сказал, что республика уже есть, а чёткой и простой идеологии у неё нет. Должна быть.
— Идеология должна находиться внутри запоминающейся аббревиатуры, чтоб люди знали её назубок и могли вспомнить в любой миг, — объяснил Захарченко. — Я думаю, что идеология Донецкой народной республики будет заключаться в этих четырёх буквах: «СССР».
Скрывать не буду: я обрадовался.
Третьим на нашей, в усечённом составе планёрке, сидел мой товарищ, уже появлявшийся на этих страницах, — Саня из Москвы, тоже, кстати, монархист. Он поднял весёлые глаза, и перевёл взгляд с главы на меня и обратно.
— А расшифровать? — спросил Саня.
— Свобода. Потому что мы воюем за свободу. Справедливость. Потому что свобода без справедливости — это не свобода. Равенство. Потому что справедливость начинается с равенства. И ещё с одним «с» я пока не определился.
«Семья? Сила? — подумал я. — Пожалуй, нет».
Самое желанное для меня слово я произнёс вслух.
— Социализм? — чуть смягчая улыбкой эффект, спросил я, пока все закуривали, и тоже потянулся за сигаретой, в надежде на то, что секретарь (о, тоже слово на «с») пока не зайдёт.
Захарченко посмотрел на меня иронически: опять ты за своё.
Мы закурили и, взглянув друг на друга, практически хором произнесли третье искомое слово: «Совесть!»
Это было немного смешно, будто бы мы сговорились — но никто не сговаривался; да и смеяться мы тоже не стали, потому что разговор серьёзный; может быть, самый серьёзный из всех разговоров, что мы имели за время работы.
Свобода. Справедливость. Совесть. Равенство.
Лучшая из мне известных идеологий.
А то, что все составляющие этой идеологии предназначаются для русских людей — и всех живущих в братстве с русскими, включая, естественно, украинцев тоже, — уточнять не обязательно. Это и так всем нормальным людям ясно.
Равно как и мне понятно, что справедливости и равенства без социализма не бывает. Но я об этом никому не сказал на этот раз.
В итоге дело за малым: всё входящее в аббревиатуру «СССР» — однажды воплотить. Хотя бы в самых приблизительных чертах.
— Надо тебя познакомить с новым главой тельмановского района, — сказал Захарченко. — Зовут его Александр Сурсяков, по прозвищу Малой: из всех глав района он самый невысокий. Участвовал в боях за Еленовку и за донецкий аэропорт. Мехвод, который первым заскочил в аэропорт на танке. Имеет наградное оружие за храбрость. Позывной у него был Кобо. Сам из Донецка. Скоро приедет сюда.
— Видел его как-то в администрации, — вспомнил я. — Невысокий, темноволосый, располагает к себе. И лицо такое, добела отмыть уже нельзя… как только что из танка, действительно.
Приехавший Сурсяков вёл себя более чем скромно, разговаривал негромко. Он был в костюме и в замечательно белой, выглаженной рубашке. Но без галстука и с верхней расстёгнутой пуговицей.
Я не столько слушал их разговоры — тем более, что не до конца понимал специфику обсуждаемого, — сколько пытался вообразить мэра Тельманово влетающим на танке в разрушенный донецкий аэропорт. Вообще говоря, это было несложно.
Единственное, что могло помешать вообразить Сурсякова в виде бравого танкиста — его совершенно русского толка, не нарочитая, природная малословность. Он больше слушал.
— На следующей неделе мы берём и водоуправление, и судомагнитное предприятие под государственное управление, — объяснял ему Захарченко. — Вы, — вдруг вспомнил он, — открыли республиканский супермаркет? Этот, как его, — здесь прозвучала чья-то (видимо, самого крупного местного предпринимателя, армянской, судя по всему, национальности) фамилия, — он в шоке?
— Уже дружим с ним, — тихо отвечал Сурсяков. — В субботу был Француз, и наш… — здесь снова прозвучала фамилия предпринимателя, — сидел такой скромный: «Извините, пацаны…».
— Француз яйца ему не отстрелил?
— Нет, я его сразу попросил: не надо только убивать, — ответил Сурсяков, тихо улыбаясь.
Было понятно, что глава республики и его подчинённый шутят, только оставалось неясным, до какой степени. Речь, судя по всему, шла о людях, существовавших по принципу «Кому война — кому мать родна», и за два года войны наживших себе целые состояния на контрабандной торговле и продуктовой монополии. Теперь молодая республика заставляла их потесниться на рынках, устанавливая свою ценовую политику.
— Расскажу, почему Француз, — повернувшись ко мне, вдруг пояснил Захарченко. — Это командир нашего батальона «Легион». Он служил во Французском иностранном легионе, имеет орден — Крест французского легиона. Мог бы жить во Франции… Причём в самом начале мы его чуть не задушили — удавку на шею накинули и немного с ним поговорили, уверенные, что он засланец. Оказалось, нет. Француз очень хорошо стреляет из лука — с трёхсот метров глаз может выбить. Увлекается всей этой ерундой.
Мэр, он же Малой, он же Кобо, покивал головой, и тут же, понимая, что время его ограничено, спросил про своё:
— Александр Владимирович, а Первомайский карьер?
— Сань, карьеры тоже возьмём. У нас есть закон о недрах, не нужно ничего выдумывать. По этому закону все недра принадлежат нам. Собранием коллектива назначается дирекция и юрлицо переходит под государство… Твоя задача — собрать всю необходимую информацию: мне необходима раскладка по социальной ситуации.
— У меня есть.
— Ещё нам с тобой нужно будет обсудить назначение на пост твоих сельских советов. Я хочу пройтись по каждой кандидатуре, чтобы понимать, кто у нас каким селом рулит. Мы с тобой часа три-четыре на это дело убьём. Ты на субботу готовь информацию по этому вопросу.
